Докладная записка интенданта западной добровольческой армии. Рискованные шаги Витгенштейна или бардак в интендантских делах

Армия на фронте не только большая боевая сила, нацеленная на военные действия, но и весьма сложный хозяйственный организм. Интендентская служба, служба снабжения войск как вооружением и боеприпасами, так и обмундированием и питанием очень важна. От ее деятельности зависит и успех боевых операций, и настроение солдат и офицеров. На протяжении всей Второй мировой войны фронтовики упрекали интендантов и работников военторга во всех недостатках снабжения.

Между тем, интенданты проявляли иногда чудеса организованности. Я наблюдал, как на Северо-Кавказском фронте в условиях окружения, когда солдат на передовой не получал ни хлеба, ни сухарей, а лишь 200–300 граммов муки, нужно было организовать в горных условиях быструю доставку этой муки на передовую. Это осуществлялось при помощи маленьких американских автомобильчиков типа «Виллис». Когда эти, приспособленные для бездорожья, машины прибывали на пункт погрузки, их загружали мешками с мукой в несколько секунд. Чтобы не тратить времени на разговоры, интендант, руководивший погрузкой, всех прибывших водителей заставлял встать в строй и держал их по команде «смирно», пока другими солдатами загружались их машины. Потом раздавалась команда «по машинам», и они мчались к передовой, чтобы доставить солдатам быстрее хотя бы муку. Там, в своих котелках, солдаты из этой муки делали болтушку.

Но бывали на фронте и другие времена, когда в руках интендантов и военторговцев сосредоточивались тысячи тонн самых разнообразных продуктов - сливочного масла и табака, хлеба и сахара, круп и картофеля, тысячи литров водки и коньяка, всего того, что в условиях войны на рынке стоило очень дорого. Те из интендантов и военторговцев, которые вставали на путь хищения, наживались неимоверно.

Хищения всегда вызывают негодование, а хищения на фронте вызывали среди солдат и офицеров еще большее негодование. Мне часто приходилось слышать от солдат и офицеров такую фразу: «Чтобы в Военторге навести порядок, надо ежедневно одного военторговца расстреливать утром - за завтраком, второго - днем, за обедом, третьего - вечером, за ужином. Может быть, это подействует». Такие пожелания выражали настроения широких кругов военнослужащих и имели влияние на ход рассмотрения в военных прокуратурах и военных трибуналах дел о хищениях и хозяйственных злоупотреблениях.

Каждый виновный в этих преступлениях не мог расчитывать на снисхождение.

Помню дело о хищении с большого фронтового армейского склада в Ворошиловграде. Была весна 1942 года. Население этого большого города буквально голодало» на рынке цены на самые простые продукты выросли в десятки раз. А на армейском складе 12-ой армии Южного фронта горами стояли бочки с маслом, мешки с сахаром и крупами, ящики с водкой и коньяком. Интендант 2-го ранга Кривцов и старшина Сыченко отпускали на сторону эти продукты без надлежащей документации в корыстных целях, ради личного обогащения. Кроме того, они отпускали эти продукты своим сожительницам, а те ими спекулировали. Эта спекуляция и помогла раскрыть хищение, за которое интендант 2-го ранга и старшина поплатились жизнью.

Хищения в интендантских организациях и в Военторге на фронте часто раскрывались из-за случайных обстоятельств. Осенью 1942 года несколько работников Военной прокуратуры и Военного трибунала, в числе которых был и я, были посланы в командировку. Путь предстоял через горы в дождь и холод, а потому каждый для согревания взял с собой фляжку, наполненную купленным в Военторге коньяком. По мере употребления этого коньяка все мы поняли, что он почему-то на нас не действует. После возвращения из командировки Военная прокуратура занялась военторговским коньяком, и были вскрыты злоупотребления и обман покупателя, продажа разбавленного водой коньяка.

На протяжении всей войны хищения на фронте продолжались. Трибунальские расстрелы не помогали и не помогли.

Д. ИНТЕНДАНТСКАЯ СЛУЖБА

Война потребовала мобилизации и использования всех ресурсов и производственных возможностей страны, чтобы добиться полного удовлетворения потребности армии в вещевом имуществе и продовольствии.

Благодаря успешно проведенным работам, Красная Армия во время войны не только не ощущала недостатка в предметах интендантского снабжения и продуктах питания, но и располагала необходимыми резервами.

Вещевое снабжение

Промышленность СССР, перестроившись в ходе войны на выпуск предметов вещевого снабжения, полностью обеспечивала армию.

За время войны только по основным предметам было заготовлено и израсходовано на обеспечение войск следующее количество вещей: (в тысячах)

.

Кроме заготовки новых вещей, обеспечение войск обмундированием, обувью и, особенно, теплыми вещами дополнялось хорошо организованным ремонтом вещевого имущества.

Помимо войсковых ремонтных средств, к этой работе были широко привлечены предприятия легкой и местной промышленности, артели промысловой кооперации и гражданское население.

Ремонту уделялось особое внимание, было обеспечено повседневное руководство и помощь со стороны местных организаций.

Ежегодно ремонтировалось теплых вещей :

в 1942 году - 10 618 вагонов
в 1943 году - 15 961 вагон и
в 1944 году - 13 305 вагонов.

Ремонт имущества не только в значительной мере сократил требования на поставку новых вещей, но и способствовал экономии большого количества сырья и полуфабрикатов, использованных для других нужд страны.

Всего за время войны (по основным предметам), включая и текущий ремонт в войсках, было отремонтировано (в тысячах):

Шинелей - 17 179
Обуви кожаной - 61 424
Гимнастерок х/б - 32 993
Шаровар х/б - 28 618
Телогреек ватных - 17 372
Шаровар ватных - 23 702
Полушубков - 7 626
Валенок - 20 638
Шапок-ушанок - 31 061
Белья теплого и нательного - 57 438

Благодаря своевременному ремонту вещевого имущества расход основных предметов вещевого снабжения в год, на одного человека, в Великую Отечественную войну оказался значительно ниже, чем в русской армии в войну 1914-1918 гг.:

.

Наличие больших ресурсов позволило во второй период войны передать народному хозяйству значительное количество вещевого имущества, стоимость которого определяется в 1095 млн. рублей. Сюда входит как табельное, так и не табельное имущество, а также отремонтированное. Кроме того, дополнительно в последствии сдано на сумму 703 500 тыс. рублей.

Продовольственное снабжение

За время войны по линии продовольственной службы проведена большая работа по обеспечению питанием бойцов и .

Силами Красной Армии на территории СССР за весь период заготовлено зернопродуктов 3 529 600 тонн, из них сдано Министерству заготовок 1 665 600 тонн.

Заготовлено мясопродуктов - 105 800 тонн
Заготовлено картофеля и овощей - 9 400 000 -”-

Скошено силами войсковых частей и обращено на довольствие конского состава сена - 4 471 000 тонн, что обеспечило 75 % потребности армии и дало экономию в денежных средствах - 1 100 000 000 рублей.

За счет подсобных хозяйств получены дополнительные ресурсы продовольствия и фуража, которые за весь период дали на плановое довольствие:

Картофеля и овощей - 1 537 000 тонн
Мясопродуктов - 8 000 тонн
Рыбы - 17 000 тонн

Изготовлено 450 тыс. новых бочек для перевозки квашеных и соленых овощей фронтам и округам.

Изготовлено 456 походных мельниц производительностью в сутки 2800 тонн, что позволило реализовать зерно в местах расположения войсковых частей и тем самым сэкономлено свыше 65-70 тыс. вагонов в год.

На территории иностранных государств силами армии заготовлено:

Зернопродуктов - 3 114 000 тонн
Мясопродуктов - 291 000 тонн
Рыбопродуктов - 14 000 тонн
Жиров - 18 000 тонн
Сахара - 28 000 тонн
Табака - 17 000 тонн
Картофеля и овощей - 2 220 000 тонн
Спирта - 14 500 000 литр.
Маслосемена - 19 000 тонн

Кроме того, войсками взято трофеев :

Зернопродуктов - 2 259 000 тонн
Мясопродуктов - 430 000 ”
Рыбопродуктов - 10 000 ”
Жиров - 30 000 ”
Маслосемян - 35 000 ”
Сахара - 390 000 ”
Табака - 16 000 ”
Картофеля и овощей - 988 000 ”
Спирта - 20 000 000 литр

Всего на территории иностранных государств заготовлено и взято [в качестве] трофеев продовольствия и фуража на сумму свыше 33 миллиардов рублей.

Из всего количества заготовленного и трофейного продовольствия и фуража с территории иностранных государств вывезено в СССР, несмотря на большие транспортные затруднения:

Зернопродуктов - 347 000 тонн
Мясо - 94 000 ”
Сахара - 188 000 ”
Табака - 14 000 ”
Спирта - 20 000 000 литр.

Перегнано в СССР племенного скота для народного хозяйства: крупного - 527 тыс. голов, мелкого - 136 тыс. голов.

Всего вывезено продукции на территорию СССР на сумму свыше 14 миллиардов рублей.

Помощь продовольствием населению иностранных государств

По решению правительства СССР, для оказания помощи населению иностранных государств, передано из запасов Красной Армии:

Зернопродуктов - 572 000 тонн
Мяса - 60 000 тонн
Сахара - 90 000 тонн
Жиров - 3 000 тонн
Картофеля и овощей - 146 000 тонн
Соли - 15 000 тонн

Обозно-хозяйственное снабжение

Ресурсы обозно-хозяйственного имущества в Красной Армии к началу войны составляли (в тысячах штук):

Повозки и двуколки - 264,5
Упряжь обозная - 394,1
Седла - 507,4
Хлебопечи разные - 3,6
Кухни пехотные и кавалерийского образца - 49,2
Кухни на автошасси - 12,3
Термосы 12-литровые - 57,9
Сани - 13,1

Эти ресурсы обеспечивали потребность Красной Армии почти по всем видам, за исключением кухонь на автошасси, термосов и хлебопечей.

Резко выросшая в начале войны потребность в обеспечении новых формирований поглотила все эти ресурсы и вынудила прибегнуть к изъятию из народного хозяйства 419,7 тысяч повозок с упряжью.

Для обеспечения в дальнейшем формирований и действующих фронтов были развернуты заготовки имущества в промышленности с привлечением к поставкам райпромкомбинатов местной промышленности и артелей промкооперации.

За время войны, с июня 1941 г. по июнь 1945 г. было заготовлено (в тысячах штук, комплектах):

.

Из заготовительного имущества в течение войны было отпущено войскам (в тысячах штук):

Повозок разных - 161,2
Упряжи - 466,9
Седел - 422,6
Хлебопечей разных - 14,6
Кухонь пехотных и кавалер, образца - 31,8
Кухонь на автошасси - 18,3
Кухонь очажных - 24,9
Термосов - 359,9
Саней - 453,3

В ходе Великой Отечественной войны, особенно в первый период (1941 год), расход обозно-хозяйственного имущества составлял (в тысячах штук, комплектах):

.

Во время войны была проведена большая работа по ремонту обозно-хозяйственного имущества. В период с 22.6.41 г. по 1.5.45 г. было отремонтировано средним и капитальным ремонтом (в тысячах штук, комплектах):

.

В 1944 году по постановлению правительства была начата передача Центросоюзу саней и упряжи для обеспечения хлебозакупок. Затем последовал целый ряд постановлений правительства о передаче народному хозяйству обозно-хозяйственного имущества.

Всего передано народному хозяйству (в тысячах штук, комплектов):

Повозки - 252,4
Упряжь - 556,7
Седла - 232,2
Кухни разные - 51,5
Сани - 226,0

Кроме того по линии Главного Интендантского управления Красной Армии :

Разработаны проекты новой формы одежды личного состава;
- разработаны проекты всех утвержденных за период 1941 - 1945 гг. орденов и медалей;
- введены на снабжение упрощенные и облегченные конструкции обоза, хлебопекарен и походных кухонь, отвечающие сырьевым ресурсам и продовольственным возможностям военного времени;
- широко использованы заменитель кожи в производстве обуви и предметов людского и конского снаряжения;
- расширен ассортимент текстильных материалов и широко использованы для нужд армии ткани гражданского ассортимента;
- организовано рациональное использование утильных материалов для производства и ремонта предметов интендантского снабжения (изношенные автопокрышки, консервные банки и т.п.);
- мобилизованы дополнительные ресурсы пищевых средств для улучшения питания войск (витамины, дикорастущие зелень и ягоды, грибы и т. п.);
- обеспечено широкое внедрение на снабжение армии пищевых концентратов
и импортных продуктов питания;
- разработаны облегченные технические условия на имущество, заготовляемое в военное время;
- обеспечен выпуск руководств, наставлений, инструкций, памяток и плакатов для войск по вопросам правильной пригонки, носки, эксплуатации и ремонта всех видов интендантского имущества, а также хлебопечения и приготовления пищи в полевых условиях - в количестве 45 наименований, общим тиражом около 4-х миллионов экземпляров.

Еще любимый в народе Александр Васильевич Суворов говаривал: "Любого интенданта после пяти лет службы можно вешать безо всякого суда". Суворов знал о чем говорил, ибо сам начинал военную карьеру этим самым интендантом. Однако, времена меняются и "пять лет" можно смело менять на "девять месяцев". Именно столько на начальственной должности прослужил очередной чиновник Минобороны, которого следствие заподозрило в казнокрадстве.

" Директор департамента аудита государственных контрактов Минобороны России Дмитрий Недобор арестован по обвинению в покушении на взятку в особо крупном размере.

По данным «Коммерсанта» , следствие считает, что Недобор вместе с еще рядом чиновников военного ведомства и предпринимателями-посредниками требовал откаты. При этом с января 2015 года его департамент отвечал за порядок и формирование цен на закупки вооружения, военной и специальной техники.

Уголовное дело за «покушение на получение взятки в особо крупном размере», по сведениям «Коммерсанта», было возбуждено еще 15 октября. Вместе с Недобором по нему, как уточняет «Интерфакс», проходят еще три человека по фамилии Бауман, Давыдова и Кузнецова". http://lenta.ru/news/2015/12/22/scandal/

Сам г-н Недобор, на коррупционно-опасной должности появился только с начала 2015 года. Он из плеяды людей с "чистыми руками" по Дзержинскому:
"...сам он в прошлом кадровый чекист. После окончания академии ФСБ Дмитрий Недобор до 2003 года служил в органах госбезопасности. А потом, уйдя со службы, перешел в Министерство культуры, где сначала был ведущим специалистом, а затем заместителем начальника управления международного культурного сотрудничества. Впрочем, уже в мае 2004 года он ушел на должность заместителя директора департамента бюджетной политики в сфере государственной военной и правоохранительной службы и государственного оборонного заказа Минфина, где и работал до перехода в Минобороны. Несмотря на относительно молодой возраст, Дмитрий Недобор в свое время был награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, а также ведомственными наградами ФСБ, ФСО, ФСИН, СВР, МЧС, ФМС и ФТС. Кроме того, он имеет и благодарность от правительства России.

Защита обвиняемого, обращаясь в Мосгорсуд, настаивала, что суд первой инстанции, избирая для Недобора меру пресечения, проигнорировал заслуги чиновника. Она подчеркивала, что «всю сознательную жизнь Дмитрий Недобор посвятил службе родине и достиг высокого должностного положения», а у следствия отсутствуют доказательства его вины. Кроме того, указывалось, что у разведенного мужчины на руках малолетняя дочь и отец-инвалид. Потому защитники просили отпустить главу департамента Минобороны под залог или поместить его под домашний арест. Впрочем, горсуд, посчитав, что Дмитрий Недобор может скрыться от правосудия и следствия или «иным образом воспрепятствовать производству по делу», оставил высокопоставленного чиновника в СИЗО. http://kommersant.ru/doc/2883051

Короче, таких кристалльных чиновников надо не сажать, а... ну вы сами понимаете. Диму, которого наши китайские товарищи намедни обдристали, - пиндык в Сколково, а отца-героина - из СИЗО срочно перемещать в Белый Дом!

Интересно, пишут ли его подчиненные Давыдова и Кузнецова картины и песни?

В пору моего детства большинство мужчин были военными. Они только что разгромили сильнейшую в мире армию, и жилось среди них надежно.

Мы легко разбирались в родах войск, званиях и наградах. Наивысшим авторитетом пользовались, понятное дело, летчики и моряки, за ними – танкисты, артиллеристы, пехота, железнодорожные войска, медицинская служба… Энкавэдэшников не любили. Их не любили все. Даже в переполненном автобусе к офицеру в синей фуражке не прикасался никто, и рядом с ним всегда оставалось незанятое пространство – поле несовместимости. Были еще белопогонники, то есть интенданты. Они носили узкие серебристые погоны. К интендантам мы не относились никак, словно не замечали.

В те же времена в бане слышал рассказ некоего фронтовика о том, как в сорок первом он был на сутки откомандирован с передовой в Москву. И когда ночью шел через центр затемненного города, распахнулись вдруг двери знаменитого ресторана, ударил свет и на улицу вывалилась подвыпившая компания: интендант с группой штатских.

Эй, фронтовичок, – говорят, – что ж вы Ржев сдали?

Вероятно, слушал я невнимательно, потому что самое интересное в бане – следы ранений: вот пуля, а вот – осколок, синяя сыпь – пороховой ожог, изуродованные ладони и лицо – горел в танке.

Спустя лет десять я попал в один славный дом. Славен он был недавно ушедшим хозяином: близкие еще вспоминали о похоронах, а по вечерам заходили его друзья – без предупреждения, как прежде. Мы, подростки, были заняты своей легкомысленной дребеденью и мало интересовались жизнью этих прекрасных людей. Отчасти – из-за присущего юности недоумия, отчасти из-за того, что их тогда оставалось еще немало.

Это были поэты-фронтовики. Люди странной породы, сочетавшие в себе качества, которые при обычном порядке вещей в одном человеке не умещаются. А уж как их любили женщины! Впрочем, мужчины никогда не бывают так дороги, как после войны. И чем кровопролитнее война, тем мужчины дороже.

Этих драгоценных людей слушать бы да слушать, внимая каждому слову, а нам – не до них. К счастью, несколько слов, влетевших мне в одно ухо, из другого не вылетели. Дело касалось известного поэта-песенника, который во время войны прилетел с фронта в Москву для встречи с не менее известным композитором. Понятно, что встреча эта случилась не по своей воле, а по благословению главнокомандующего, приказавшего в кратчайший срок написать очень хорошую песню, после чего немедленно отбыть к местам постоянного несения службы, то есть одному – в армейскую газету, другому – в выездную музыкальную бригаду.

Работали они в гостинице «Москва», работали круглосуточно. И вот на этаже поселяется интендант, пригнавший из Ташкента вагон не помню чего. Этот интендант, вернувшись ночью из ресторана, слышит звуки рояля и требует прекратить музыку. Требует сначала у горничной. Горничная по мере сил разъясняет ситуацию и призывает интенданта послушать: ей нравится песня о солдатах и соловьях. Однако интендант продолжает настаивать, стучит в дверь, дверь открывается.

– Вы знаете, кто я?! – кричит он. – Я сопровождаю вагон, а вы, вместо того чтобы помогать фронту, занимаетесь ерундистикой.

Поэт отвечает ему совсем не песенными словами, и дверь захлопывается. Тогда интендант уходит в свой номер и начинает сочинять жалобы. Жалобы эти долго еще будут плутать по коридорам высоких инстанций, а композитор с поэтом, сдав песню в Радиокомитет, разъедутся к местам дислокации.

И вдруг я вспомнил, что когда-то очень давно мне уже доводилось слышать нечто об интендантах, возникавших в ночи.

К моменту, когда рассказывалось это предание, интендантство как особый род войск было упразднено, да и само слово исчезло из обихода. Кроме того, без сомнения, и среди белопогонников было немало достойных, а может, и героических людей. Дело тут не в цвете погон, а в особом внутреннем устроении человека, напоминающем тараканье.

…Святки. Первый день. Сидим в келье Троице-Сергиевой Лавры. Один – ездил в тюрьму, поздравлял с Рождеством заключенных, другой – служил в интернате для слепоглухонемых, третий – только что из Чечни, где крестил воинов… Четвертый – звонит из Антарктиды: там у нас храм, и наш приятель в дальней командировке. Ближе к полуночи меня разыскивает по телефону знатный чиновник. Некогда я освящал ему загородную усадьбу и автомобиль. Поздравляет с праздником, говорит, что видел богослужение по телевизору, но понравилось ему далеко не все. И начинает журить: дескать, тут вы не боретесь, тут не доделываете, это – из рук вон, а то – вообще никуда…

Почти две недели августа нам удалось продержаться на Лужском рубеже. Мы вцепились в землю на правом берегу Луги, и немцы не могли нас сдвинуть ни танками, ни артиллерией. До этого, начиная со станции Батецкой, мы отступали. Так прошел июль 1941 года. Наши отступали на всех фронтах. Драпали, бросали пушки, пулеметы, снаряды, машины. Стояла жара. Отступление было обозначено пожарами, вздувшимися трупами лошадей и солдат. Короче – вонью. Поражение – это смрад. Одежда, волосы – все пропитано едкой гарью, смрадом гниющей человечины и конины. Отступать Красную Армию не учили. Так, чтобы отойти до того, как тебя окружили, увезти орудия, спасти матчасть. Арьергардные бои, второй эшелон, запасные позиции – ничего такого толком не умели и знать не полагалось. Нам полагалось воевать на чужой земле, двигаться только вперед, только наступать. Армия наша была машиной без заднего хода.

Но в истории того мучительно стыдного лета, первого лета войны, движение немецких колонн натыкалось на непредвиденное. Не имеющие танков, авиации, тяжелой артиллерии солдаты, казалось бы, устрашенные, раздавленные немецким превосходством, вдруг поднимались из земли, рушили блестяще продуманный, отлаженный ход бронированных колонн вермахта. И то, что так случилось под деревней Уномер, посреди общего драпа, воодушевляло нас.

Где-то посреди августа пришлось все же покинуть Лужские укрепления. Он нашего полка осталось сотни полторы, может меньше. Укрепления были отличные. Когда их успели сделать, не знаю. Окопы в полный профиль обшиты досками. С пулеметными гнездами. Землянки в три-четыре наката. Эти укрепления сберегли нам много жизней. Потом оказалось, что того, кто их построил, генерала Пядышева, отдали под трибунал и расстреляли. По приказу Сталина. Тогда расстреляли несколько высших командиров. Всех ни за что. Для устрашения, что ли?

Мы бы, наверное, еще могли продержаться несколько дней, если б не угроза окружения. Она стала явной, и полки получили приказ отходить. Каждый самостоятельно, своим путем. Четыре дня шли глухими проселками. Густая пыль клубилась за нами. В знойном мареве тянулись ослабелые от голода и жары.

К полудню показалась деревня. Приказано было свернуть к ней, там подхарчиться, передохнуть. Как все дальше произошло – не знаю. Может, разведчики не опросили деревенских. Мы тогда об этом не беспокоились. У нас был ротный, в голове штабные спецы, комполка. Наше дело солдатское – держись поближе к кухне, подальше от начальства, как учил Алимов. Поскольку кухонь не было, нужно было не теряться. Пока там чухались, кого куда, Саша Ермаков быстро сориентировался. Мы очутились в чисто прибранной избе за столом. На столе горшок сметаны, кислая капуста, огурцы. Мы уже отряхнулись от пыли, выставили на стол свою заварку, единственный наш продукт. Хозяйка резала хлеб. Не помню ее лица, помню ее руку, длинные полумесяцем ломти с блестящей коркой и горшок в зеленых цветочках, полный желто-белой сметаны. Заглянул ротный.

– Пристроились? Вот это скорость, – сказал он. – Ладно, заправляйтесь и ко мне. Я напротив. – Он вздохнул: – Вы, ребята, того… брюхо пожалейте. Потом замаетесь по кустам бегамши.

Мы только промычали. Такой у нас был штатский разговор. Мы в ополчении были с одного завода, и ротный был мастер с прокатки, хороший мастер, может, за это его ротным и поставили. Других показателей не было. Больше я ничего не вспоминаю, я клал сметану на хлеб, сыпал солью прямо в рот, облизывал деревянную ложку. Ни о чем я в те минуты не думал, иначе бы обязательно запомнил. Когда что-то случается, память сохраняет не только сам случай, но и то, что было до него. Зачем-то задняя память срабатывает. Мы ни о чем не говорили, были слишком голодны, мы ели до этого лишь то, что росло у дороги. Чернику, овес, сырые грибы, щавель.

У самой избы вдруг застрекотал пулемет. Послышался еще один подальше и тарахтение мотоцикла.

– Немцы! – крикнула хозяйка.

Какую-то секунду мы еще оставались за столом с набитыми ртами, пока соображали, что у нас в полку нет мотоциклов, не осталось пулеметов.

Саша рванул в сени и тотчас выскочил обратно.

– На огород давайте!

Окно кухни, где мы сидели, выходило на огород.

– Вы уж простите, хозяюшка, – сказал Саша и высадил прикладом раму.

Я выпрыгнул за ним, пригибаясь, мы побежали вниз между гряд. Воздух вопил, прошитый пулями, мы прыгнули в ботву, перевернулись. Огород спускался к речке. Мы лежали на косогоре и видели деревню, вытянутую по гребню. Над нами, в просвете между избами, стоял зеленый мотоцикл. Немец сидел в коляске и лупил по нам из ручного пулемета. Удобно сидел. По улице ползли броневики и стреляли во все стороны. Носились мотоциклетки, там тоже удобно сидели немцы. Впервые мы видели их так близко. Саша клацнул затвором, выстрелил в пулеметчика. Но, может, не в него, а просто выстрелил туда, но выстрелил, и от этого я перестал разглядывать немца и тоже поднял винтовку, приспособился за шестом огородного пугала и стал стрелять. Пугало надо мной махало рукавами дурацкого клетчатого пиджака, кепка с него слетела простреленная, а оно все махало и махало, отбиваясь от пуль. Саша чуть приподнялся, достал гранату, швырнул ее. Это была ерундовая, маленькая граната РГ, но мотоцикл отъехал за избу, пулемет умолк. Мы покатились вниз по склону, нырнули в ивняк, перемахнули через ручей, побежали к лесу. Сперва мелколесье, дальше лес, редкий, болотистый, но все же лес.

Где-то на сушняке мы свалились. Я отдышался, показал Саше сумку противогазную. Ее пробило в двух местах. Противогаз мы давно выбросили. В сумке лежали гранаты и хлеб. Тот, что мы только что ели. Как я успел его туда сунуть – неизвестно. Появилась солдатская привычка.

– А могли бы взорваться, – сказал я, и мы захохотали. Долго хохотали.

– Здорово мы их шуганули, – сказал я. – Сколько ты выстрелил? Я четыре раза.

Впервые я стрелял без команды. Впрочем, был до этого случай, когда-нибудь расскажу.

– А где твоя шинель? – спросил Саша.

Скатка осталась в избе. Я до того расстроился, что хотел вернуться за ней. Еле меня Саша удержал. Все настроение у меня испортилось. Попадет из-за нее. И как воевать без шинели.

Сухой мох потрескивал под ногами. Первым, кого мы встретили из наших, был Алим, потом Мерзон с Трубниковым. Подобрали еще двоих.

На брусничной поляне увидели военного. Сидел на пне, фуражка у ног. Незнакомый, но завод наш большой, всех не узнаешь. Редкие седые волосы потно слиплись. В малиновых петличках у него была шпала и значок интенданта. Мы обрадовались, бросились к нему. Он не пошевельнулся. Сидел, смотря мимо нас. Спросили его: «Где наши?» Он пожал плечами.

– Нет полка, – сказал он. – Разбежались. Все… Конец.

– Как же так, – несогласно сказал Саша. – Это же полк. Штаб и наш ротный Леонид Семенович.

– У меня его помазок, – сказал я.

Взгляд интенданта был обращен внутрь, что-то он рассматривал внутри себя. Мы ждали. Он был командир, хоть интендант, но все же командир, видать, кадровый.

Из деревни по лесу начали стрелять минометы.

– Боже ты мой, – сказал интендант, – такая армия, и что?

Он вытащил из кобуры наган, рука его дрожала.

– Товарищи, помогите мне.

– Вы что, ранены? – спросил Мерзон.

Он покачал головой и сказал самым обыкновенным голосом:

– Пристрелите меня, пожалуйста.

– За что?.. Как так?.. Пойдемте.

– Не могу, – сказал он. – Сердце.

– Мы поведем, – сказал Саша.

– Нет. Сил нет… Не хочу.

– Мы вас понесем, – сказал я.

Саша смотрел на болотистый кочкарник, который тянулся невесть куда.

– Исполняйте, ополченцы, – сказал интендант с тоской.

Несколько раз в войну, в отчаянные минуты мне вспоминался этот интендант. Все лучше я понимал его тоску. Ведь был же полк, были офицеры, почему не выставили охранения, дозоров, как нас могли застать врасплох, почему мы могли разбежаться из-за нескольких паршивых мотоциклов? Почему мы так глупо воюем? Но тогда мы ничего не понимали.

– Едут, – сказал интендант, прислушиваясь. Ревели моторы, невдалеке была дорога, по ней ехала бронемашина.

– Ну, так как? – сказал интендант.

– Нет, – сказал Ермаков. – Сам управляйся, – и пошел прочь.

– Стой, – интендант поднял наган, направил на Ермакова. – Приказываю!

– В своих, значит, можешь, – сказал Трубников, – оно привычней, мать твою.

Хорошо, что выматерился. Нам стало легче. И мы пошли в лес. Так, чтобы солнце было справа, наш компас.

Самым трудным были болота. С трясинами, огромные, торфяные, непроходимые. Ермаков был такой грузный, что кочки не держали его. Надо было вытягивать его, тащили за ремень, протягивали жердину. Измученные, потом лежали в дурманном багульнике.